Дневник капитана Петрова - часть II
Oct. 19th, 2014 04:12 pm![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
loreley10.livejournal.com posting in ![[community profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/community.png){kind=small}
3reich+ + +
Месяца три назад я познакомился с майором Зыковым, заправляющим в РОА обеими их газетами — «Зарей» и «Добровольцем». Читал ему мои стихи, беседовали... Человек очень культурный, но я в полной уверенности, что это — сталинский агент.
Говорит он много, красиво и всегда умеет связывать, слить воедино русское с советским. (Позже майор Зыков был действительно расшифрован, как большевицкий агент, но успел скрыться (прим. Б. Ширяева) А ведь дело обстоит как раз наоборот: настоящее русское — не советское, а противоположное — антитеза — ему.
Думается, что поэтому и эмигрантов в РОА не принимают. У тех: все советское — не русское... это тоже неверно, но где же разделяющая черта... Этого, кажется, никто не знает.
Я бываю иногда в одной эмигрантской семье. Живут хорошо и люди очень душевные. Россию любят «на все сто». Везде у них Россия. Чай сядем пить — обязательно из самовара, поставят на стол и любуются, — на стенах — виды старой Москвы, образа украшены расшитым полотенцем, шкафчик с русскими книгами — как в музее, заговорили о России — у них слезы на глазах... Любят, без памяти любят!..
А ведь ничего этого там нет: ни полотенец, ни Иверской, ни буквы «ять», по которой они плачут... из полотенец подштанники пошили. Иверскую — американскому коллекционеру продали, букву ять «похерили», а главное ко всему этому отношение стало другое: они, вот, над «мужичком в лапотках» умиляются до слез, а иногда на строительстве эти самые лапотки выдадут вместо ботинок, да пошлют в них из котлованов стахановскую норму выкидывать, так такой густой «мат» стоит по поводу этих лапотков, что не провернешь..
Бедные люди. Если удастся им вернуться в Россию, как они там мордой об стол хватятся. Вот когда заплачут!..
Ну, а моя Россия какова?
Ту, о которой они вздыхают, я знаю только из книг и, признаюсь, особой нежности к ней не чувствую, ни об Иверской ни о букве «ять» не заплачу. Они (эмигранты, хорошие вдумчивые люди) думают, что я люблю свои Магнитогорски и Комсомольски. Это совсем не так: для меня они — муки, каторга, украденные, отнятые у меня годы молодости. Если и есть во мне любовь к ним, то какая же, как была у декабристов к браслетам, сделанным из кандалов, пополам с ненавистью, любовь к собственному страданию, достоевщина, психика...
В ту будущую Россию, которую рисуют себе «нацмальчики», я не верю. Она — выдуманная этими хорошими, пламенными ребятами.
Такой не будет, потому что кадров для нее нет!
И между тем люблю, крепко люблю Россию. Понял я это здесь, в Германии. Любил и раньше, а понял здесь. Когда я увидел эти немецкие деревни, их обжитые дома, тюльпаны на окнах у бауэров (крестьян, нем), чистенькие пивнушки, кирхи с памятными досками о павших за родину — мне стало стыдно до слез, за себя, за Россию, за СССР с его нищетой, загаженными дворами, загаженными душами... за чужое так стыдно не бывает. На чужих что?.. Плевать, если они безобразничают... а вот, вот, если родная мать на улице пьяная, задрав подол, пляшет — тогда стыдно, потому что своя, любимая!
А стыдно бывает часто и не только на немцев глядя, но и на своих. На прошлой неделе я был в лагере Вустрау, за Берлином. Это лагерь особенный, где немцы содержат без работ, на полном пансионе резерв русской, украинской, кавказской и прочей интеллигенции.
Наивные (много в них этой доходящей до глупости, прямолинейной наивности) Вертеры (т.е. немцы) убеждены, что готовят там будущих немецко-русских администраторов, а на самом деле кормят, поят и одевают в большинстве случаев ловчил и дармоедов... В СССР подобный номер не прошел бы...
Есть, конечно, исключения: доцент Гукемух, черкес, глубокий языковед кавказских народов, вывезший из Микоян-Шахара на трех подводах всю свою многочисленную родню и пропутешествовавший на колесах до самого Львова, талантливый журналист «Аспид», группа молодежи, выпускающая на ротаторе очень приличный ежемесячный журнал, чета артистов Блюменталь-Тамариных, поэт Тихий....
Эти работают, а большинство втирает очки и немцам (черт с ними!) и нам (это хуже!). Так вот, встречаю в Вустрау своего профессора Чаплю, читавшего у нас русскую литературу, обрадовался, бросаюсь к нему, здороваюсь, а он в ответ: «Не розумeю российкой мовы».
Я так и сел!.. Вот тебе и русская литература. Потом узнал, что Чапля у Розенберга на украинcтве карьеру делает. «Обратно» стыдно стало!
До чего испохабился русский народ! И странно: молодежь, воспитанная на примере Павлика Морозова, все же честнее. Она бродит в потемках, тычется мордой во все углы, но ищет пламенно и упорно.
А вот подобные, в прошлом обычно советские «активисты» готовы душу за сто граммов колбасы продать.
Подвожу итоги. России две: одна — мечта! Безразлично, какая мечта, «в лапотках и с березкой» или основанная на «иерархии личности» с «царем на белом коне» — все это — мечты, а другая, реальная, в которой кровь с гноем смешана в прорвавшемся нарыве.
Эта Россия — мы!
Но ведь кровь очистится, гной отойдет, таково и значение процесса. Прав Достоевский! Читаю его, и начитаться не могу. Гениальный писатель! все видел! Значит нужно бороться за эту очищенную кровь. Как?.. В настоящий момент — оружием. В союзе с немцами? Отчего же нет!.. Не станем жеребцами, если переночуем в конюшне. Власов прав!
Но только и всем нам нужно бороться, каждому в самом себе очищать свою кровь от гноя. Он во всех нас в той или иной мере содержится.
Конкретное решение — откомандировываюсь на фронт. Куда — безразлично! Вполне ясно, что война решается в целом, и разговоры о том, что мы должны сражаться только на восточном фронте — полная глупистика. Большевики правы, когда говорят: «все, кто не с нами, против нас!»
+ + +
Получил назначение во Францию, 5-й казачий полк. Странная комбинация получилась: я — русский, еду сражаться в союзе с немцами за Россию на полях Франции против англичан, американцев и новозеландцев. Вот какие абсурдные положения создает для нас, маленьких людей, большая мировая политика. Но, что я и там буду служить России, для меня ясно и несомненно. Только какой?.. С буквой «ять» и березками или с «условной собственностью»?... Все равно. Только не сталинской! Она сама скажет: какой! Какая получится, а я — солдат, и мне рассуждать не полагается. В этом немцы правы целиком и полностью.
XIV. В НЕИЗВЕСТНОСТЬ!
(Во Францию капитан, теперь есаул, Петров попал в самое горячее время — к высадке союзников в Нормандии, выполнял там обязанности инструктора нового противотанкового оружия при нескольких русских частях, участвовал в боях и вместе с остатками казачьего полка отошел в Эльзас. Дневник свой он вел и в этот период, но эпизодически и отрывисто.
Трагедия русских частей, действовавших против англо-американцев — особая тема, и я ее выпускаю.
В Эльзасе он был ранен осколком воздушной бомбы и по излечении попал в Северную Италию, в «казачий стан», где, в районе гор. Толмеццо, были сконцентрированы остатки казачества, вырвавшегося из советской кабалы. О героическом походе этих казаков, двигавшихся гужом с Дона и Кубани до Триеста, с женами и детьми, отходивших порою с жестокими боями, попавших под Новогрудком в окружение и вырвавшихся из него при поддержке немцев, есаул Петров не раз упоминает со слов участников и очевидцев. Это тоже особая тема. Я заканчиваю серию моих правдивых очерков о пути, пройденном многострадальными русскими людьми с востока на запад выдержками из его дневника, относящимися к последним месяцам войны).
Дер. Кавеццо. Италия. Март 1945 г.
«Война проиграна. В Нормандии я еще не верил этому, не хотел верить, но в декабре, когда наш полк растянулся тоненькой цепочкой по левому берегу Рейна, без оружия, с одними винтовками, когда я увидел разбитые мосты через Рейн, зарево горящего Страсбурга и, главное, мертвый, парализованный ближний тыл, — предстоящая гибель стала очевидной. Это понимают все…
Но .мы погибаем доблестно и честно, не посрамив русского имени. Вот несколько эпизодов, всплывшие в моей памяти.
Во время первых боев в Нормандии батальон русских добровольцев (не РОА, а немецкой армии), был окружен канадцами. Я знал этот батальон. Он состоял из красноармейцев, сдавшихся немцам под Минском без боя. Канадцы предложили сдаться. Немец — командир батальона — опросил солдат, и все они единогласно отказались от сдачи и пошли на безнадежный прорыв. Удалось вырваться лишь трем: двум солдатам и лейтенанту, который и рассказал это мне.
В лазарете я лежал с офицером РОА, вырвавшемся из осажденной Ла-Рошели на подводной лодке. Ранен он был уже в Берлине с воздуха, там, кажется, и до сих пор сидят части РОА, которые местами ведут даже наступательные бои. На несколько предложений о сдаче неминуемо следовал отказ. А ведь это тоже пленные, сдавшиеся немцам.
В Эльзасе при коротком ударе противника несколько немцев спрятались в подвале и не захотели отходить, задумав сдаться в плен. К тому же склоняли они и обнаруживших их проходивших казаков. Наши ребята забросали их гранатами.
Мы знаем, что ждет нас у красных, но, вместе с тем, у каждого из нас все же живет в мозгу какая-то искра надежды, что и «там» может удастся сохранить жизнь, отделавшись 10-15 годами каторги. Эта надежда не может покинуть живущею даже в последнюю минуту жизни...
Но наши бойцы предпочитают ей неизбежную, неотвратимую смерть. Те, кто сдавался немцам без боя…
В чем же дело? Думается в том, что теперь, повидав иную жизнь, мы уже не в силах вернуться к советскому прозябанию и сознательно предпочитаем ему физическое уничтожение себя.
+ + +
«Наш «Казачий стан» явление очень интересное и характерное для отношения народных масс Росси к советской власти. История его вкратце такова. Кoгда началось обратное движение Германской армии, десятки, вернее сотни тысяч семей и одиночек потянулись вслед за нею. Характерно, что основную часть этого потока составляли крестьяне; удельный вес интеллигенции был незначителен, рабочие — еще меньше. Впрочем, разграничить теперь в СССР колхозника от рабочего чрезвычайно трудно. Большинство шло с надеждой на скорое возвращение, вера в победу немцев была еще крепка, меньшинство сознавало трагизм своего положения и все-таки шло. Служивших у немцев в этом потоке мало. Вела, толкала его стихия.
Немцы охотно помогали этим беженцам: подкармливали их, организовывали этапные пункты, предоставляли право проезда по ж. д., подвозили и на пустых грузовиках. Многие двигались гужом, даже коров вели...
На Днепре и в Крыму немцы начали уже с лета 43-го года группировать казаков и погнали основное ядро гужом в Польшу. Походным Атаманом стал волею судьбы полковник, теперь генерал Доманов. Я мало соприкасался с ним, но на меня он произвел впечатление заурядного и даже слабовольного человека. Это не вождь. В прошлом, кажется, только есаул, в советский период — учитель.
Его начальник штаба полковник Стаханов — дело иное. Это неисчерпаемый фонтан энергии. Работает по 20 часов в сутки, всегда свеж, решителен и быстро разбирается в каждом вопросе. Им держится все. В прошлом — история богатая, белый офицер, дутовец, переживший тысячи приключений. В дни окружения показал себя боевым офицером. Это признают даже его враги.
А вражды и здесь много. Борются за «блага жизни», за чины, донцы с кубанцами, эмигранты с советскими...
В результате отката на запад, казачий обоз и сформированные из него полки докатились до сев. Италии. Немцы отвели ему район Толмеццо, кишевший партизанами. Очищать пришлось с довольно упорными боями. Теперь город и близлежащие деревни в радиусе 30-40 км спокойны, но горы полны и бадольовцами — остатками итальянской армии (народ сравнительно приличный, командуют офицеры) и гарибальдийцами. Эти — просто сволочь, в большинстве — коммунисты. Население их поддерживает, и мы сами во многом виноваты: очищая район от партизан, здорово грабанули наши казачки.
Пограбливают и теперь. Доманов решительных мер не принимает: слаб или ищет популярности. Немцы, — здесь стоит отряд СС, — тоже не протестуют. У них на казаков странный и неверный взгляд: искренно и глубоко ценят казацкие боевые качества, но, вместе с тем, считают нас азиатскими дикарями. Недавно ген. Скромаха показывал немецкому главному свое юнкерское училище. Ребята действительно отборные. Немец пришел в восторг, но одновременно и страшно удивился, что юнкера смогли так быстро освоить сложные технические знания. В Нормандии казаки, да и власовцы тоже, безобразничали по малости. Немцы пользовались этим в качестве пропаганды.
— Смотрите, мол, французы: эти русские смирные, уже дисциплинированные, а если красная орда к вам придет, что тогда будет? (однако, сравните с его же собственным свидетельством "здорово грабанули наши казачки")
Казачье юнкерское училище — явление очень интересное. Юнкера — полностью советские, а персонал школы — эмигранты. Но спайка, общий язык найдены целиком и полностью. Умеют работать царские офицеры! Думается, что здесь играет немалую роль и общая идеология «стана», которую проводит ген. Краснов (в строевые и оперативные дела он не вмешивается, предоставляя их Доманову). Никакого самостийного идиотизма здесь нет (а в XV корпусе фон Паннвица, судя по их газете, он — генеральная линия). Здесь все — Россия. Ей служим и только ей одной. Главная установка: — русская элита.
Я записался на курсы пропагандистов. Не для службы, а для себя. Иногда там Краснов выступает. Что за человек! Как говорит! Много, очень много интересного рассказывает. Нравятся мне и лекции Тарусского по русской истории. Словно завеса с глаз спадает. Он — тоже писатель, но я прочесть его книг не успел. Руслитературу, вернее выборки из нее читает ротмистр Ш-в. Этот кроет сплеча: все, чему нас в десятилетке учили, вверх дном летит. Молчалин у него — тип положительный, работник, скромный строитель России, а Чацкий — болтун, бездельник; Герцен — саботажник русского прогресса, Некрасов — шваль, а Горький — бесталанный писатель... Однако, подумаешь, пожалуй, — верно... А Шолохова нашего любит и считает, что «Тихий Дон» — обвинительный акт большевизму. Это верно. Интересен также и сотник Давиденко. Он ученик акад. Павлова, очень талантлив...
+ + +
Толмеццо, апрель 1945 г.
Романтики я в казачестве не нашел. Люди, как люди. Разве что среди стариков попадаются красочные «шолоховские» типы, и прежде всего — сам ген. Краснов. Мне удалось с ним говорить как с писателем. Какая красивая и честная жизнь им прожита. Действительно — «последний рыцарь».
У нас здесь большинство — монархисты. Особенно старики (это понятно) и молодежь, рожденная 1924-5-6 г.г. Юнкера — полностью. Часто и я об этом задумываюсь: цари, конечно, не были теми пугалами, за которых их большевики выдают. Они Россию строили и выстроили. А теперь как? Однако об этом мечтать нечего: война проиграна начисто, и ни о каком переустройстве России планировать не приходится. После победы Сталин еще крепче гайку завинтит. Его сила взяла. Но и конец ему придет. Народ с войны вернется не тем, каким пошел. Особенно молодежь.
На фронтах дело — дрянь. Что же с нами будет?
На днях сюда приехал от Власова полковник Гончаров или Бочаров, повел агитацию за вступление всего казачества в РОА. Если бы мы были вместе с РОА, то это было бы целесообразно, а так, мы — здесь, а Власов в Карлсбаде — нелепо. Полковник же распространяет письмо ген. Науменко о неподчинении Краснову. Это — преступление. Кубанцы, недовольные засильем донцов, текут к Науменке. Получается разложение, склоки.
Ходят слухи, что американцы предлагают казакам выселение то-ли в Австралию, то-ли в Южную Америку. Конечно, это чушь. Очень мы нужны американцам! Но многие верят... Настроение подавленное.
+ + +
— Все кончается, и война кончится, — сказал ген. Краснов в своей общественной беседе с офицерами. Того, что война проиграна не сказал, это для всех ясно. Говорил красиво, спокойно и по-старчески мудро. Но главного, о чем все думают, не сказал. Он упирал на честь, долг, духовные ценности, а физически — то, что нам делать? Большинство уходило с беседы разочарованными, а я принял решение отдалиться от массы и действовать одному, применяясь к местности. Что же я, шкуру спасаю? Нет. Помочь здесь ничем не могу, но вполне возможно, что в будущем и найду себе применение на основе того, что Краснов говорил на основе долга и чести...
Узнал в редакции, что радио Триеста уже не работает, а из Берлина поступают лишь обрывки. Надо думать: там уличные бои. У нас все в тревоге, но паники нет.
+ + +
Кончено.
Итальянский фронт пал. Партизаны спускаются с гор, но в бой с нами не вступают. Боятся. Доманов стягивает полки и казаков из деревень (семейных) в Толмеццо. Говорят, отступаем в Австрию. Зачем? Почему? Говорят, что боимся местного населения из-за прошлых бесчинств. А по-моему, бояться нечего. Напасть на нас итальянцы не рискнут: вояки они липовые, а через 3 дня здесь будут американцы. Не все ли равно?
Обозы двинулись на перевалы. Паники нет. Партизаны сопротивления не оказывают. Опасаются, главным образом, титовских «ястребков», которые беспрерывно шныряют по ущельям и сбрасывают бомбы даже на единичные автомашины.
Ушли. Я остался. Надеюсь на себя и на Бога.
Теперь знаю: Он есть».
Месяца три назад я познакомился с майором Зыковым, заправляющим в РОА обеими их газетами — «Зарей» и «Добровольцем». Читал ему мои стихи, беседовали... Человек очень культурный, но я в полной уверенности, что это — сталинский агент.
Говорит он много, красиво и всегда умеет связывать, слить воедино русское с советским. (Позже майор Зыков был действительно расшифрован, как большевицкий агент, но успел скрыться (прим. Б. Ширяева) А ведь дело обстоит как раз наоборот: настоящее русское — не советское, а противоположное — антитеза — ему.
Думается, что поэтому и эмигрантов в РОА не принимают. У тех: все советское — не русское... это тоже неверно, но где же разделяющая черта... Этого, кажется, никто не знает.
Я бываю иногда в одной эмигрантской семье. Живут хорошо и люди очень душевные. Россию любят «на все сто». Везде у них Россия. Чай сядем пить — обязательно из самовара, поставят на стол и любуются, — на стенах — виды старой Москвы, образа украшены расшитым полотенцем, шкафчик с русскими книгами — как в музее, заговорили о России — у них слезы на глазах... Любят, без памяти любят!..
А ведь ничего этого там нет: ни полотенец, ни Иверской, ни буквы «ять», по которой они плачут... из полотенец подштанники пошили. Иверскую — американскому коллекционеру продали, букву ять «похерили», а главное ко всему этому отношение стало другое: они, вот, над «мужичком в лапотках» умиляются до слез, а иногда на строительстве эти самые лапотки выдадут вместо ботинок, да пошлют в них из котлованов стахановскую норму выкидывать, так такой густой «мат» стоит по поводу этих лапотков, что не провернешь..
Бедные люди. Если удастся им вернуться в Россию, как они там мордой об стол хватятся. Вот когда заплачут!..
Ну, а моя Россия какова?
Ту, о которой они вздыхают, я знаю только из книг и, признаюсь, особой нежности к ней не чувствую, ни об Иверской ни о букве «ять» не заплачу. Они (эмигранты, хорошие вдумчивые люди) думают, что я люблю свои Магнитогорски и Комсомольски. Это совсем не так: для меня они — муки, каторга, украденные, отнятые у меня годы молодости. Если и есть во мне любовь к ним, то какая же, как была у декабристов к браслетам, сделанным из кандалов, пополам с ненавистью, любовь к собственному страданию, достоевщина, психика...
В ту будущую Россию, которую рисуют себе «нацмальчики», я не верю. Она — выдуманная этими хорошими, пламенными ребятами.
Такой не будет, потому что кадров для нее нет!
И между тем люблю, крепко люблю Россию. Понял я это здесь, в Германии. Любил и раньше, а понял здесь. Когда я увидел эти немецкие деревни, их обжитые дома, тюльпаны на окнах у бауэров (крестьян, нем), чистенькие пивнушки, кирхи с памятными досками о павших за родину — мне стало стыдно до слез, за себя, за Россию, за СССР с его нищетой, загаженными дворами, загаженными душами... за чужое так стыдно не бывает. На чужих что?.. Плевать, если они безобразничают... а вот, вот, если родная мать на улице пьяная, задрав подол, пляшет — тогда стыдно, потому что своя, любимая!
А стыдно бывает часто и не только на немцев глядя, но и на своих. На прошлой неделе я был в лагере Вустрау, за Берлином. Это лагерь особенный, где немцы содержат без работ, на полном пансионе резерв русской, украинской, кавказской и прочей интеллигенции.
Наивные (много в них этой доходящей до глупости, прямолинейной наивности) Вертеры (т.е. немцы) убеждены, что готовят там будущих немецко-русских администраторов, а на самом деле кормят, поят и одевают в большинстве случаев ловчил и дармоедов... В СССР подобный номер не прошел бы...
Есть, конечно, исключения: доцент Гукемух, черкес, глубокий языковед кавказских народов, вывезший из Микоян-Шахара на трех подводах всю свою многочисленную родню и пропутешествовавший на колесах до самого Львова, талантливый журналист «Аспид», группа молодежи, выпускающая на ротаторе очень приличный ежемесячный журнал, чета артистов Блюменталь-Тамариных, поэт Тихий....
Эти работают, а большинство втирает очки и немцам (черт с ними!) и нам (это хуже!). Так вот, встречаю в Вустрау своего профессора Чаплю, читавшего у нас русскую литературу, обрадовался, бросаюсь к нему, здороваюсь, а он в ответ: «Не розумeю российкой мовы».
Я так и сел!.. Вот тебе и русская литература. Потом узнал, что Чапля у Розенберга на украинcтве карьеру делает. «Обратно» стыдно стало!
До чего испохабился русский народ! И странно: молодежь, воспитанная на примере Павлика Морозова, все же честнее. Она бродит в потемках, тычется мордой во все углы, но ищет пламенно и упорно.
А вот подобные, в прошлом обычно советские «активисты» готовы душу за сто граммов колбасы продать.
Подвожу итоги. России две: одна — мечта! Безразлично, какая мечта, «в лапотках и с березкой» или основанная на «иерархии личности» с «царем на белом коне» — все это — мечты, а другая, реальная, в которой кровь с гноем смешана в прорвавшемся нарыве.
Эта Россия — мы!
Но ведь кровь очистится, гной отойдет, таково и значение процесса. Прав Достоевский! Читаю его, и начитаться не могу. Гениальный писатель! все видел! Значит нужно бороться за эту очищенную кровь. Как?.. В настоящий момент — оружием. В союзе с немцами? Отчего же нет!.. Не станем жеребцами, если переночуем в конюшне. Власов прав!
Но только и всем нам нужно бороться, каждому в самом себе очищать свою кровь от гноя. Он во всех нас в той или иной мере содержится.
Конкретное решение — откомандировываюсь на фронт. Куда — безразлично! Вполне ясно, что война решается в целом, и разговоры о том, что мы должны сражаться только на восточном фронте — полная глупистика. Большевики правы, когда говорят: «все, кто не с нами, против нас!»
+ + +
Получил назначение во Францию, 5-й казачий полк. Странная комбинация получилась: я — русский, еду сражаться в союзе с немцами за Россию на полях Франции против англичан, американцев и новозеландцев. Вот какие абсурдные положения создает для нас, маленьких людей, большая мировая политика. Но, что я и там буду служить России, для меня ясно и несомненно. Только какой?.. С буквой «ять» и березками или с «условной собственностью»?... Все равно. Только не сталинской! Она сама скажет: какой! Какая получится, а я — солдат, и мне рассуждать не полагается. В этом немцы правы целиком и полностью.
XIV. В НЕИЗВЕСТНОСТЬ!
(Во Францию капитан, теперь есаул, Петров попал в самое горячее время — к высадке союзников в Нормандии, выполнял там обязанности инструктора нового противотанкового оружия при нескольких русских частях, участвовал в боях и вместе с остатками казачьего полка отошел в Эльзас. Дневник свой он вел и в этот период, но эпизодически и отрывисто.
Трагедия русских частей, действовавших против англо-американцев — особая тема, и я ее выпускаю.
В Эльзасе он был ранен осколком воздушной бомбы и по излечении попал в Северную Италию, в «казачий стан», где, в районе гор. Толмеццо, были сконцентрированы остатки казачества, вырвавшегося из советской кабалы. О героическом походе этих казаков, двигавшихся гужом с Дона и Кубани до Триеста, с женами и детьми, отходивших порою с жестокими боями, попавших под Новогрудком в окружение и вырвавшихся из него при поддержке немцев, есаул Петров не раз упоминает со слов участников и очевидцев. Это тоже особая тема. Я заканчиваю серию моих правдивых очерков о пути, пройденном многострадальными русскими людьми с востока на запад выдержками из его дневника, относящимися к последним месяцам войны).
Дер. Кавеццо. Италия. Март 1945 г.
«Война проиграна. В Нормандии я еще не верил этому, не хотел верить, но в декабре, когда наш полк растянулся тоненькой цепочкой по левому берегу Рейна, без оружия, с одними винтовками, когда я увидел разбитые мосты через Рейн, зарево горящего Страсбурга и, главное, мертвый, парализованный ближний тыл, — предстоящая гибель стала очевидной. Это понимают все…
Но .мы погибаем доблестно и честно, не посрамив русского имени. Вот несколько эпизодов, всплывшие в моей памяти.
Во время первых боев в Нормандии батальон русских добровольцев (не РОА, а немецкой армии), был окружен канадцами. Я знал этот батальон. Он состоял из красноармейцев, сдавшихся немцам под Минском без боя. Канадцы предложили сдаться. Немец — командир батальона — опросил солдат, и все они единогласно отказались от сдачи и пошли на безнадежный прорыв. Удалось вырваться лишь трем: двум солдатам и лейтенанту, который и рассказал это мне.
В лазарете я лежал с офицером РОА, вырвавшемся из осажденной Ла-Рошели на подводной лодке. Ранен он был уже в Берлине с воздуха, там, кажется, и до сих пор сидят части РОА, которые местами ведут даже наступательные бои. На несколько предложений о сдаче неминуемо следовал отказ. А ведь это тоже пленные, сдавшиеся немцам.
В Эльзасе при коротком ударе противника несколько немцев спрятались в подвале и не захотели отходить, задумав сдаться в плен. К тому же склоняли они и обнаруживших их проходивших казаков. Наши ребята забросали их гранатами.
Мы знаем, что ждет нас у красных, но, вместе с тем, у каждого из нас все же живет в мозгу какая-то искра надежды, что и «там» может удастся сохранить жизнь, отделавшись 10-15 годами каторги. Эта надежда не может покинуть живущею даже в последнюю минуту жизни...
Но наши бойцы предпочитают ей неизбежную, неотвратимую смерть. Те, кто сдавался немцам без боя…
В чем же дело? Думается в том, что теперь, повидав иную жизнь, мы уже не в силах вернуться к советскому прозябанию и сознательно предпочитаем ему физическое уничтожение себя.
+ + +
«Наш «Казачий стан» явление очень интересное и характерное для отношения народных масс Росси к советской власти. История его вкратце такова. Кoгда началось обратное движение Германской армии, десятки, вернее сотни тысяч семей и одиночек потянулись вслед за нею. Характерно, что основную часть этого потока составляли крестьяне; удельный вес интеллигенции был незначителен, рабочие — еще меньше. Впрочем, разграничить теперь в СССР колхозника от рабочего чрезвычайно трудно. Большинство шло с надеждой на скорое возвращение, вера в победу немцев была еще крепка, меньшинство сознавало трагизм своего положения и все-таки шло. Служивших у немцев в этом потоке мало. Вела, толкала его стихия.
Немцы охотно помогали этим беженцам: подкармливали их, организовывали этапные пункты, предоставляли право проезда по ж. д., подвозили и на пустых грузовиках. Многие двигались гужом, даже коров вели...
На Днепре и в Крыму немцы начали уже с лета 43-го года группировать казаков и погнали основное ядро гужом в Польшу. Походным Атаманом стал волею судьбы полковник, теперь генерал Доманов. Я мало соприкасался с ним, но на меня он произвел впечатление заурядного и даже слабовольного человека. Это не вождь. В прошлом, кажется, только есаул, в советский период — учитель.
Его начальник штаба полковник Стаханов — дело иное. Это неисчерпаемый фонтан энергии. Работает по 20 часов в сутки, всегда свеж, решителен и быстро разбирается в каждом вопросе. Им держится все. В прошлом — история богатая, белый офицер, дутовец, переживший тысячи приключений. В дни окружения показал себя боевым офицером. Это признают даже его враги.
А вражды и здесь много. Борются за «блага жизни», за чины, донцы с кубанцами, эмигранты с советскими...
В результате отката на запад, казачий обоз и сформированные из него полки докатились до сев. Италии. Немцы отвели ему район Толмеццо, кишевший партизанами. Очищать пришлось с довольно упорными боями. Теперь город и близлежащие деревни в радиусе 30-40 км спокойны, но горы полны и бадольовцами — остатками итальянской армии (народ сравнительно приличный, командуют офицеры) и гарибальдийцами. Эти — просто сволочь, в большинстве — коммунисты. Население их поддерживает, и мы сами во многом виноваты: очищая район от партизан, здорово грабанули наши казачки.
Пограбливают и теперь. Доманов решительных мер не принимает: слаб или ищет популярности. Немцы, — здесь стоит отряд СС, — тоже не протестуют. У них на казаков странный и неверный взгляд: искренно и глубоко ценят казацкие боевые качества, но, вместе с тем, считают нас азиатскими дикарями. Недавно ген. Скромаха показывал немецкому главному свое юнкерское училище. Ребята действительно отборные. Немец пришел в восторг, но одновременно и страшно удивился, что юнкера смогли так быстро освоить сложные технические знания. В Нормандии казаки, да и власовцы тоже, безобразничали по малости. Немцы пользовались этим в качестве пропаганды.
— Смотрите, мол, французы: эти русские смирные, уже дисциплинированные, а если красная орда к вам придет, что тогда будет? (однако, сравните с его же собственным свидетельством "здорово грабанули наши казачки")
Казачье юнкерское училище — явление очень интересное. Юнкера — полностью советские, а персонал школы — эмигранты. Но спайка, общий язык найдены целиком и полностью. Умеют работать царские офицеры! Думается, что здесь играет немалую роль и общая идеология «стана», которую проводит ген. Краснов (в строевые и оперативные дела он не вмешивается, предоставляя их Доманову). Никакого самостийного идиотизма здесь нет (а в XV корпусе фон Паннвица, судя по их газете, он — генеральная линия). Здесь все — Россия. Ей служим и только ей одной. Главная установка: — русская элита.
Я записался на курсы пропагандистов. Не для службы, а для себя. Иногда там Краснов выступает. Что за человек! Как говорит! Много, очень много интересного рассказывает. Нравятся мне и лекции Тарусского по русской истории. Словно завеса с глаз спадает. Он — тоже писатель, но я прочесть его книг не успел. Руслитературу, вернее выборки из нее читает ротмистр Ш-в. Этот кроет сплеча: все, чему нас в десятилетке учили, вверх дном летит. Молчалин у него — тип положительный, работник, скромный строитель России, а Чацкий — болтун, бездельник; Герцен — саботажник русского прогресса, Некрасов — шваль, а Горький — бесталанный писатель... Однако, подумаешь, пожалуй, — верно... А Шолохова нашего любит и считает, что «Тихий Дон» — обвинительный акт большевизму. Это верно. Интересен также и сотник Давиденко. Он ученик акад. Павлова, очень талантлив...
+ + +
Толмеццо, апрель 1945 г.
Романтики я в казачестве не нашел. Люди, как люди. Разве что среди стариков попадаются красочные «шолоховские» типы, и прежде всего — сам ген. Краснов. Мне удалось с ним говорить как с писателем. Какая красивая и честная жизнь им прожита. Действительно — «последний рыцарь».
У нас здесь большинство — монархисты. Особенно старики (это понятно) и молодежь, рожденная 1924-5-6 г.г. Юнкера — полностью. Часто и я об этом задумываюсь: цари, конечно, не были теми пугалами, за которых их большевики выдают. Они Россию строили и выстроили. А теперь как? Однако об этом мечтать нечего: война проиграна начисто, и ни о каком переустройстве России планировать не приходится. После победы Сталин еще крепче гайку завинтит. Его сила взяла. Но и конец ему придет. Народ с войны вернется не тем, каким пошел. Особенно молодежь.
На фронтах дело — дрянь. Что же с нами будет?
На днях сюда приехал от Власова полковник Гончаров или Бочаров, повел агитацию за вступление всего казачества в РОА. Если бы мы были вместе с РОА, то это было бы целесообразно, а так, мы — здесь, а Власов в Карлсбаде — нелепо. Полковник же распространяет письмо ген. Науменко о неподчинении Краснову. Это — преступление. Кубанцы, недовольные засильем донцов, текут к Науменке. Получается разложение, склоки.
Ходят слухи, что американцы предлагают казакам выселение то-ли в Австралию, то-ли в Южную Америку. Конечно, это чушь. Очень мы нужны американцам! Но многие верят... Настроение подавленное.
+ + +
— Все кончается, и война кончится, — сказал ген. Краснов в своей общественной беседе с офицерами. Того, что война проиграна не сказал, это для всех ясно. Говорил красиво, спокойно и по-старчески мудро. Но главного, о чем все думают, не сказал. Он упирал на честь, долг, духовные ценности, а физически — то, что нам делать? Большинство уходило с беседы разочарованными, а я принял решение отдалиться от массы и действовать одному, применяясь к местности. Что же я, шкуру спасаю? Нет. Помочь здесь ничем не могу, но вполне возможно, что в будущем и найду себе применение на основе того, что Краснов говорил на основе долга и чести...
Узнал в редакции, что радио Триеста уже не работает, а из Берлина поступают лишь обрывки. Надо думать: там уличные бои. У нас все в тревоге, но паники нет.
+ + +
Кончено.
Итальянский фронт пал. Партизаны спускаются с гор, но в бой с нами не вступают. Боятся. Доманов стягивает полки и казаков из деревень (семейных) в Толмеццо. Говорят, отступаем в Австрию. Зачем? Почему? Говорят, что боимся местного населения из-за прошлых бесчинств. А по-моему, бояться нечего. Напасть на нас итальянцы не рискнут: вояки они липовые, а через 3 дня здесь будут американцы. Не все ли равно?
Обозы двинулись на перевалы. Паники нет. Партизаны сопротивления не оказывают. Опасаются, главным образом, титовских «ястребков», которые беспрерывно шныряют по ущельям и сбрасывают бомбы даже на единичные автомашины.
Ушли. Я остался. Надеюсь на себя и на Бога.
Теперь знаю: Он есть».
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}