Дневник капитана Петрова - часть I
Oct. 19th, 2014 03:51 pm![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
loreley10.livejournal.com posting in ![[community profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/community.png){kind=small}
3reich"Пристанище нашлось в одном из разрушенных бомбардировкой домов. Отгребая мусор и выбирая пригодные для крыши доски, я наткнулся на видимо зарытый, свернутый в узел немецкий мундир. Погоны были русские серебряные с алым кубанским просветом, без звездочек.
Я поднял и невольно встряхнул его.
На засыпанный щебнем пол упала пустая пистолетная кобура, пояс и полевая сумка, а в ней четыре толстые тетради дневника, вернее, путевых заметок бывшего капитана Красной армии, а позже — есаула Кубанского казачьего войска Петрова."
Б. Ширяев.
Дневник капитана Петрова
1943 г. июль. Крым.
Почему так случилось... Я, офицер РККА, орденоносец, вдруг, не обдумывая ничего заранее, при обходе постов в камышах Кубанских плавней, переменил направление и вышел на укрепленный немцами островок.
Потому ли что Муся и Славик (жена и сын) где-то здесь, по «эту» сторону... Но ведь, мне все равно не удастся их разыскать в хаосе войны, да еще будучи в положении военнопленного. Потому ли, что немцы выигрывают воину... Тоже нет. Я был под Сталинградом и после этих боев уверен в обратном.
Мне кажется, что это решение зрело во мне давно, давно, до войны, в комсомольские «вузовские» времена, потому что именно тогда я начал видеть всю ложь, море, океан лжи, в котором мы тонем. Оно зудело во мне, как нарыв... и вот он, наконец, прорвался помимо моей личной воли... но об этом еще надо подумать, а пока перехожу к фактам.
Итак, я послал сопровождавшего меня стрелка на пост С-23, а сам свернул в камыши. Становилось все глубже и глубже. Скоро вода стала выше пояса. Вонь — нестерпимая. Именно сюда течение Кубани выносит наших мертвецов, и они застревают в камышах. Сколько их набито. Ведь мы уже второй месяц безуспешно атакуем изо дня в день немецкий предмостный плацдарм и хоть бы где продвинулись... Гонят и гонят в мясорубку... Впрочем, везде у нас так. И под Сталинградом было то же. Кровью взяли...
Иду прямо на пулемет. Окликнули!!. Ответил, как написано в немецких листовках: Сталин капут...
Разом выскочило из камышей человека три. Я поднял руки. Подхватили и потащили на сухмень. Что-то говорили, но я понял лишь одно слово «официр».
Позвонили по телефону и потом повели по гати, принял лейтенант, очень вежлив: откозырнул и усадил на лавку.
Солдат стал стягивать с меня сапоги, потом штаны. Раздели донага...
Я думал сначала, что это обыск, но оказалось иное — дали полосатую пижаму, а на утро принесли мою просушенную и вычищенную одежду.
Ни погон, ни орденов не сняли, целы и бывшие в кармане деньги, отобрали лишь полевую сумку со всем, что в ней было, и пистолет. Лейтенант мне показывал и то, и другое, пытаясь что-то объяснить, но я, ведь, кроме «гут морген» по-немецки — ни звука...
+ + +
Я уже в Керчи.
Везли меня и еще двух перебежчиков, капитана и сержанта, на открытой легковой машине. Сопровождал только один немец с пистолетом, но без винтовки. Сел себе рядом с шофером, а на нас — нуль внимания.
В станине Крымской была интересная встреча. Наш конвоир остановил машину и подозвал проходивших немецких солдат, которые вдруг...заговорили с нами по-русски. Оказалось — казаки с Кубани. Подошел и их офицер, отрекомендовался бывшим экономистом из Пятигорска. Ободряли, советовали поступать на службу к немцам. Что же… Сказавший «а», должен сказать и «б». Надо, конечно, сперва, осмотреться.
А посмотреть есть на что. Через пролив нас везли на моторном катере вдоль строящегося моста. Чертовское сооружение... Нет, пожалуй, Сталинград был только случайностью, а не переломом. Армия, имеющая силу и средства производить подобные постройки, войны не проиграет.
В Керчи меня сдали в разведку. Тотчас же отвели к начальнику. Пожилой немец, по-русски говорит лучше меня. Усадил, угостил немецкой папиросой. Спрашиваю:
— Как вас именовать?
— А зовите меня Петром Ивановичем!.. Я в России родился и вырос...
Допрос меня удивил: не допрос, а интересный разговор о военных действиях на Кубанском фронте. Даже поспорили, и немец, достав карту, разъяснил мне мою ошибку в расположении их артиллерии.
После допроса мы с капитаном Б. попали прямо в веселую компанию. Служащие в этой части русские эмигранты из Болгарии затащили нас к себе, кормили, поили немецкой водкой. Прекрасные, душевные ребята... От наших разницы мало. Пожалуй, как-то покультурнее, поманернее... Когда выпили, я их спрашиваю:
— А скажите, друзья, кто из вас князья, а кто графы?..
Они как захохочут:
— Каждый из ваших нас об этом спрашивает, — говорят. Неужели вы думаете, что в России на всю эмиграцию князей и графов хватило бы?..
— Так все же вы — монархисты?..
— Далеко не все, — отвечают, — а только трое из восьми. Здесь среди нас больше всего нац-мальчиков ...
Кто такие «нац-мальчики», я спросить постеснялся...
+ + +
Вот я и в Симферополе и совсем неожиданно для себя на полной свободе. Случилось это так: утром, после ужина у эмигрантов, нас с капитаном Б. посадили в машину и повезли, ничего не объясняя. Привозят в какой то большой город и ведут к молодому очкастому немцу.
Тут все разъяснилось: мы в отделе пропаганды, сегодня в городском театре большое собрание и мы вызваны в качестве самых свежих перебежчиков, чтобы выступить с докладом о современной советской жизни.
— Если вы согласны, конечно, — добавляет немец — ваши фамилии будут сохранены в строгой тайне, ведь, мы понимаем обстановку...
— Но мы не готовились к докладу...
— Тем лучше: расскажите, что вспомните, будет проще и естественнее.
— Когда же представить вам тезисы и установку?..
— Никаких тезисов, никаких установок... Рассказывайте, что знаете, и помните лишь одно; у ваших слушателей «там» братья и сестры, им интересно каждое ваше слово.
Мы с капитаном Б. сначала очумели: уж очень непохоже на наши порядки. Как же это доклад без согласования... А потом поняли: умный немец... Ведь, не закричим же мы: да здравствует Сталин!..
Дальше пошло еще удивительнее. Перед театром — толпа тысячи в две. Они напирают, а их не пускают. Оказалось, действительно, в театре яблоку негде упасть.
А наши то собрания, на которые профсоюзники на арканах тянут...
Но может быть, это и исключение: потом мы узнали, что на собрании будет доклад о какой то русской армии ген. Власова. О Власове и у нас говорили в последние дни моего пребывания в РККА, но мало и глухо.
В президиуме — ни одного немца, а весь генералитет сидит тут же, в первом ряду кресел. Гитлеру ни одного «ура». Даже и вспомнили о нем только один раз, процитировав его слова, что «национал-социализм — товар не для экспорта» и для России он не пример. Удивительно...
И армия Власова не из эмигрантов, а наша, советская... Мы думали сначала, что докладчик из эмигрантов (в немецкой форме), но и он оказался советским учителем, только из старых офицеров.
Когда я вышел на трибуну, театр словно замер.
Я рассказал сначала о том, как перебежал, о трупах, заваливших русло реки... какая то женщина истерически зарыдала... это меня подхлестнуло, стал выкладывать все: о шпионстве политработников, о «круговой поруке», об адресах семей и родственников, о расстрелах «предателей родины», о «батальонах смертников»... рыдания слышались все чаще и чаще, да и сам я чуть не заплакал: прорвалось то, что давно наболело... и стало легче на душе. Как приятно сказать то, что чувствуешь и думаешь.
Лишь к концу моей речи я заметил, что передо мной стоял микрофон.
А «там» сняты и отобраны все частные радиоприемники. Подпустить меня, перебежчика, быть может, подосланного, к микрофону даже без проверки моей речи. Что это: беспечность уверенного в своей силе или тонкий психологический расчет... После моего доклада, пожимая мне руку, начальник пропаганды сказал:
— Видите, без подготовки вышло лучше. Вы говорили от сердца, и все растроганы.
Тонкий и смелый расчет. Он знал то, что накипело в моей душе, в душе каждого из нас...
+ + +
Уже три недели, как я в Симферополе.
Живу в специальном общежитии для офицеров-перебежчиков. Нас здесь человек тридцать. Очень чисто: уборщики — наши военнопленные, начальство — немцы. Кормят хорошо — полный немецкий офицерский паек. Выход без пропусков. Мне дали какой то немецкий документ, по на улицах его ни разу никто не спросил, хотя я хожу в русской форме с погонами. Снял лишь ордена и звезду с фуражки: как-то стыдно. Кажется, что все смотрят и думают:
— Вот он, сталинский подхалим, что за наш счет отъедался...
Перезнакомился со многими местными жителями. Странно, ведь те же люди, наши советские, а Сталина кроют от мала до велика... Все!.. Перекрасились или раскрылись душою?.. Второе вернее. Ведь и я сам таков же!
Назвать «товарищем» — оборвут:
— «Товарищи» Сталину зад лижут!..
Город тоже — тот да не тот. От немцев нового мало: только лишь серые мундиры и изобилие ближнего тыла, да столбы с десятками указательных стрелок на каждом перекрестке.
Но весь характер жизни иной. На немецкой службе платят гроши, но все с деньгами. Паек вдвое хуже советского, но все сыты. Базары кипят и полны всем, чего нет при советах, главным образом, съестным: мясом, фруктами, рыбой, маслом, табаком. Масса магазинов, кондитерских, ресторанов, каких-то «варьете». И все полны. Жители, чем-то торгуют, что-то привозят, как-то изворачиваются.
Живут без нашего обычного советского страха за каждый свой шаг, за каждое слово... Я часто спрашивал:
— Ну, а как Гестапо? Многих берет?
Пожимают плечами:
— Берет кое-кого... Ну, а тех, кто своим делом занимается, тех — не трогают — жить можно...
Пожалуй, разгадка всего именно в этом «своем деле» — в личной жизни, в единоличности, которая везде и во всем подавлена в СССР.
Немцы часто возят меня для повторных докладов по городам и деревням. И везде я вижу одно и то же: люди начинают жить «своей» жизнью, «своим» трудом и, все оживает даже без помощи извне...
Велика созидательная сила народа русского!
А немцы все-таки не понимают! Ликвидировали бы начисто колхозы, роздали бы землю по рукам, все бы крестьянство за них горой встало! Бабы мужей метлами погнали бы против советов!
+ + +
Однако пора и мне сказать свое «б». Выбор большой: могу вступить в армию Власова, в казачьи формирования, в немецкая части «СС», могу быть направленным в германские лагеря военнопленных, оставаясь нейтральным, могу, наконец, остаться здесь, при пропаганде, т. к. редактор «Голоса Крыма» умный, хороший старик настоящий русский человек (хотя и монархист, между прочим) ко мне благоволит: заказал статьи для газеты и гонорар заплатил вперед.
Куда? «Нейтральным» не останусь. Вот за эту-то «свою» жизнь, за «свою» семью, за «свой» народ и пойду бороться...
Решил! Иду в казаки, хотя рожден в Рязани. Вернее, решил за меня писатель ген. Краснов. Зачитался я здесь его книгами и хочу пожить этой особой казачьей жизнью, которая так ярко им описана. Романтика, скажете вы, товарищи истматчики и диаматчики? Пусть так! Ведь мне еще только 20 лет! Не могу я разве хотеть «для себя» романтики, которую вы отняли у моего детства, моей юности. Вы заставляли меня жить «без черемухи», а я хочу, жажду ее, вот эту самую «черемуху». И найду ее! Pано или поздно!
Сегодня, кроме того большая радость: нашлись Муся и Славик. Они в Одессе, у мусиной мамы. Помог отыскать начальник пропаганды (видимо, тот самый немец в очках).
Завтра уезжаю в Одессу, имею 10 дней oотпуска для свидания с женой, а оттуда куда-то под Берлин в офицерскую школу изучения нового оружия.
Перед отъездом пойду в церковь, и отслужу там обедню или другое, что надо. Как назвать, не знаю. Ведь в церковь я попал только здесь и был в ней лишь два раза. Но Бог, кажется, все-таки есть...
ХШ. ДВЕ РОССИИ
Россия - Германия
На следующих страницах своего дневника капитан Петров описывает свою радость при свидании с казалось бы потерянной женой и сынишкой Славиком, горечь по поводу разлуки, первые впечатления от Германии, в которой его поразила, главным образом, богатая жизнь крестьянства: «врали то, врали то нам. Боже ты мой!», пишет он, «а мы верили, что немецкий крестьянин хуже нашего колхозника живет, и этим утешались в нашей проклятой «жистянке». А здесь, у каждого по пять коров, да каких — каждая из них — рекордистка, дом каменный, мягкая мебель, у всех велосипеды!..»
Берлин ему не нравится: «много хуже Москвы и Ленинграда. И дворцы — совсем не те. Бедно жили ихние короли, с нашими царями не сравнить!.. и все лучшие вещи во дворцах — обязательно наши русские подарки», «но порядочек — «на большой» (прим. «на большой» и «мировой» — высшая похвала) и организация «мировая»: все по карточкам, а очередей нет, выбирают любое в любом кооперативе» («кооперативом» называли тогда в СССР каждый магазин).. Вот это - да ... А метро наше много лучше берлинского».
При знакомстве с германской армией, его удивляет не техника, «все это у нас есть, а танки наши лучше», но ее дисциплина: «в строю командир орет, «бузит на все сто» («тереть бузу» — скандалить, ругаться, «на все сто» — полностью), а потом вместе с бойцами в кино идет, и в кантину (столовую)... паек одинаковый, дисциплина целиком и полностью «советская» (слово «советская» он употребляет в смысле «справедливая»), не как у нас»...
Все это я пропускаю и перехожу к времени, когда он, окончив курс обучения, остался в качестве инструктора при постоянном составе школы.
Май 1944 г. Берлин.
Наши курсы помещаются вблизи красивого озера Ванзее, куда по воскресеньям приезжают тысячи немцев из Берлина. Все озеро бывает тогда усыпано лодками. Умеют культурно отдыхать черти. И Гитлер — парень башковитый: дает клапан газу: ни «воскресников», ни «ударников» — получай полностью, что полагается... займов тоже нет... Вернемся и у себя так сделаем!..
Недалеко от нас Дабендорф, главный лагерь P.O.А. Туда я езжу по выходным дням, а иногда и после занятий. Сам Власов живет отдельно, в Дабендорфе, бывает редко. Всем лагерем заворачивает начштаба ген. Трухин, а им «солидаристы», они же «персоналисты», они же «нацмальчики» из эмигрантов. Так весь лагерь говорит, хотя эмигрантов в нем почти что нет, все советские. Я тоже познакомился с двумя «нацмальчиками» (оба старше меня), только не в лагере, а в русском ресторане «Байкал», после обедни (я теперь часто в церковь хожу, не потому что очень в Бога уверовал, а там душе хорошо: свое, наше, русское... Вероятно, и Бог есть!..)
«Нацмальчики» — люди очень образованные, и программа у них четкая, все спланировано «в ажур», а народа нашего они не знают... и из программы ничего не получится, потому что, если Йоську свергнем, то неизбежно большой бардак будет и надежда только на немецкую власть... ведь, народ наш голодный, озлобленный!.. К примеру, хоть в трамвае: в Германии я за 8 месяцев не видел ни одной ссоры, а у нас повсеместно, с утра до вечера. Кроме того, их «условная собственность» — тот же колхоз... А мы все, и городские, и колхозные, настоящей «своей» собственности хотим и о ней тоскуем...
За эти месяцы я перечитал много эмигрантской литературы. Много в ней хорошего, дельного, но главного-то они не знают: нас не знают. Вот хотя бы НКВД. У них в романах все чекисты — или жиды, или садисты. А у меня было много приятелей из НКВД по клубу «Динамо»: футболистов и болельщиков. Славные ребята, на лодках с ними катался, водку пил.
Вот в этом-то и вся тоска, что эти славные ребята сегодня со мной водку душевно пьют, а завтра мне «дело пришьют», измытарят на допросах, сошлют лет на 10, а сами будут снова с чистою душою в волейбол играть... И не они одни, а все мы таковы: все «блат» ругаем, и каждый стремится словчить «по блату», на НКВД указываем, а кто туда доносы пишет... Обратно же - мы!
Вот, об этом я часто спорю с ребятами в Дабендорфе. У них все упрощенно до края: обманул нас «отец народов», а мы все — святые и надо защищать завоевания февраля... насчет февраля я не знаю, думается, что и тогда было не ладно, а то, что мы не святые, это мне ясно и понятно.
Вообще много в Дабендорфе «беспочвенного». Например, полковник Боярский такую «бузу трет»: — мы должны вести свою линию и в решительный момент противопоставить немцам мощный кулак, пресекая их агрессию.
Какой же кулак?.. Откуда?.. Чего стоит армия без снабжения, без базы, без тыла, без фронта?
Полковник, а такую «аллилуйщину» несет («аллилуйщина» — хвалебная ложь) ... Вреда же от подобных настроений много: несомненно у немцев в Дабендорфе осведомитель есть, и такие настроения им известны. Подрыв всему делу! Да на мой взгляд и нечестно: немцы свергнут «отца народов», уложат на этом деле своих 2-3 миллиона и заплатить за это надо, а потом вступить с ними в честный союз...
Вот была бы сила!..
Впрочем, все это беспочвенно. Что можем мы здесь понимать?.. Люди маленькие!..
+ + +
А вот факты. В нашей школе раскрыта большевицкая ячейка. Сомнений быть не может, так как раскрыли ее сами курсанты, лично мне известные. Точные цели их, однако, не установлены:— пока готовили лишь диверсионную группу.
В Дабендорфе тоже случаются такие происшествия. Иначе и быть не может: не оставит же НКВД без внимания такое явление, как РОА...
А Гестапо далеко до НКВД... Детская игрушка. Арестовали ночью трех курсантов... и только. У нас бы всю школу сверху до низу перетрусили.
Сталинской агентуре работать здесь очень легко. Я бываю иногда у знакомцев в лагерях остарбайтеров. Настроение там определенно большевицкое, совсем иное, чем я видел в Крыму и в Одессе. Психологически мне это понятно: люди тоскуют по семьям, по «своему корыту», и оно начинает казаться им привлекательным, даже при сознании его отрицательных сторон. А тут, в Германии, наоборот, все кажется чужим и «вредным». Рождается необоснованная ненависть. Необоснованная, потому что живут остовцы неплохо, много лучше, чем на советских новостройках: помещения чистые, у всех кровати, матрасы, одеяла (на какой новостройке это видели?) еда — нормальный паек немца, работа по нормальному немецкому графику, кроме того, большинство ворует и спекулирует. Весь Александер-плац полон русскими. Научили немцев самогон варить, и иные теперь большими тысячами ворочают, а у девушек — полные чемоданы барахла... И все же ненависть... Только ждут победы союзников и твердят, что после войны «у нас по другому будет». (прим.: действительно, для них, после прихода Красной Армии - стало "по другому" - все они отправились в Сибирь по этапу)
Конечно, и здесь много агентурной работы, тонкой работы... Но много и глупости: «обратно» верят пропаганде…
Я поднял и невольно встряхнул его.
На засыпанный щебнем пол упала пустая пистолетная кобура, пояс и полевая сумка, а в ней четыре толстые тетради дневника, вернее, путевых заметок бывшего капитана Красной армии, а позже — есаула Кубанского казачьего войска Петрова."
Б. Ширяев.
Дневник капитана Петрова
1943 г. июль. Крым.
Почему так случилось... Я, офицер РККА, орденоносец, вдруг, не обдумывая ничего заранее, при обходе постов в камышах Кубанских плавней, переменил направление и вышел на укрепленный немцами островок.
Потому ли что Муся и Славик (жена и сын) где-то здесь, по «эту» сторону... Но ведь, мне все равно не удастся их разыскать в хаосе войны, да еще будучи в положении военнопленного. Потому ли, что немцы выигрывают воину... Тоже нет. Я был под Сталинградом и после этих боев уверен в обратном.
Мне кажется, что это решение зрело во мне давно, давно, до войны, в комсомольские «вузовские» времена, потому что именно тогда я начал видеть всю ложь, море, океан лжи, в котором мы тонем. Оно зудело во мне, как нарыв... и вот он, наконец, прорвался помимо моей личной воли... но об этом еще надо подумать, а пока перехожу к фактам.
Итак, я послал сопровождавшего меня стрелка на пост С-23, а сам свернул в камыши. Становилось все глубже и глубже. Скоро вода стала выше пояса. Вонь — нестерпимая. Именно сюда течение Кубани выносит наших мертвецов, и они застревают в камышах. Сколько их набито. Ведь мы уже второй месяц безуспешно атакуем изо дня в день немецкий предмостный плацдарм и хоть бы где продвинулись... Гонят и гонят в мясорубку... Впрочем, везде у нас так. И под Сталинградом было то же. Кровью взяли...
Иду прямо на пулемет. Окликнули!!. Ответил, как написано в немецких листовках: Сталин капут...
Разом выскочило из камышей человека три. Я поднял руки. Подхватили и потащили на сухмень. Что-то говорили, но я понял лишь одно слово «официр».
Позвонили по телефону и потом повели по гати, принял лейтенант, очень вежлив: откозырнул и усадил на лавку.
Солдат стал стягивать с меня сапоги, потом штаны. Раздели донага...
Я думал сначала, что это обыск, но оказалось иное — дали полосатую пижаму, а на утро принесли мою просушенную и вычищенную одежду.
Ни погон, ни орденов не сняли, целы и бывшие в кармане деньги, отобрали лишь полевую сумку со всем, что в ней было, и пистолет. Лейтенант мне показывал и то, и другое, пытаясь что-то объяснить, но я, ведь, кроме «гут морген» по-немецки — ни звука...
+ + +
Я уже в Керчи.
Везли меня и еще двух перебежчиков, капитана и сержанта, на открытой легковой машине. Сопровождал только один немец с пистолетом, но без винтовки. Сел себе рядом с шофером, а на нас — нуль внимания.
В станине Крымской была интересная встреча. Наш конвоир остановил машину и подозвал проходивших немецких солдат, которые вдруг...заговорили с нами по-русски. Оказалось — казаки с Кубани. Подошел и их офицер, отрекомендовался бывшим экономистом из Пятигорска. Ободряли, советовали поступать на службу к немцам. Что же… Сказавший «а», должен сказать и «б». Надо, конечно, сперва, осмотреться.
А посмотреть есть на что. Через пролив нас везли на моторном катере вдоль строящегося моста. Чертовское сооружение... Нет, пожалуй, Сталинград был только случайностью, а не переломом. Армия, имеющая силу и средства производить подобные постройки, войны не проиграет.
В Керчи меня сдали в разведку. Тотчас же отвели к начальнику. Пожилой немец, по-русски говорит лучше меня. Усадил, угостил немецкой папиросой. Спрашиваю:
— Как вас именовать?
— А зовите меня Петром Ивановичем!.. Я в России родился и вырос...
Допрос меня удивил: не допрос, а интересный разговор о военных действиях на Кубанском фронте. Даже поспорили, и немец, достав карту, разъяснил мне мою ошибку в расположении их артиллерии.
После допроса мы с капитаном Б. попали прямо в веселую компанию. Служащие в этой части русские эмигранты из Болгарии затащили нас к себе, кормили, поили немецкой водкой. Прекрасные, душевные ребята... От наших разницы мало. Пожалуй, как-то покультурнее, поманернее... Когда выпили, я их спрашиваю:
— А скажите, друзья, кто из вас князья, а кто графы?..
Они как захохочут:
— Каждый из ваших нас об этом спрашивает, — говорят. Неужели вы думаете, что в России на всю эмиграцию князей и графов хватило бы?..
— Так все же вы — монархисты?..
— Далеко не все, — отвечают, — а только трое из восьми. Здесь среди нас больше всего нац-мальчиков ...
Кто такие «нац-мальчики», я спросить постеснялся...
+ + +
Вот я и в Симферополе и совсем неожиданно для себя на полной свободе. Случилось это так: утром, после ужина у эмигрантов, нас с капитаном Б. посадили в машину и повезли, ничего не объясняя. Привозят в какой то большой город и ведут к молодому очкастому немцу.
Тут все разъяснилось: мы в отделе пропаганды, сегодня в городском театре большое собрание и мы вызваны в качестве самых свежих перебежчиков, чтобы выступить с докладом о современной советской жизни.
— Если вы согласны, конечно, — добавляет немец — ваши фамилии будут сохранены в строгой тайне, ведь, мы понимаем обстановку...
— Но мы не готовились к докладу...
— Тем лучше: расскажите, что вспомните, будет проще и естественнее.
— Когда же представить вам тезисы и установку?..
— Никаких тезисов, никаких установок... Рассказывайте, что знаете, и помните лишь одно; у ваших слушателей «там» братья и сестры, им интересно каждое ваше слово.
Мы с капитаном Б. сначала очумели: уж очень непохоже на наши порядки. Как же это доклад без согласования... А потом поняли: умный немец... Ведь, не закричим же мы: да здравствует Сталин!..
Дальше пошло еще удивительнее. Перед театром — толпа тысячи в две. Они напирают, а их не пускают. Оказалось, действительно, в театре яблоку негде упасть.
А наши то собрания, на которые профсоюзники на арканах тянут...
Но может быть, это и исключение: потом мы узнали, что на собрании будет доклад о какой то русской армии ген. Власова. О Власове и у нас говорили в последние дни моего пребывания в РККА, но мало и глухо.
В президиуме — ни одного немца, а весь генералитет сидит тут же, в первом ряду кресел. Гитлеру ни одного «ура». Даже и вспомнили о нем только один раз, процитировав его слова, что «национал-социализм — товар не для экспорта» и для России он не пример. Удивительно...
И армия Власова не из эмигрантов, а наша, советская... Мы думали сначала, что докладчик из эмигрантов (в немецкой форме), но и он оказался советским учителем, только из старых офицеров.
Когда я вышел на трибуну, театр словно замер.
Я рассказал сначала о том, как перебежал, о трупах, заваливших русло реки... какая то женщина истерически зарыдала... это меня подхлестнуло, стал выкладывать все: о шпионстве политработников, о «круговой поруке», об адресах семей и родственников, о расстрелах «предателей родины», о «батальонах смертников»... рыдания слышались все чаще и чаще, да и сам я чуть не заплакал: прорвалось то, что давно наболело... и стало легче на душе. Как приятно сказать то, что чувствуешь и думаешь.
Лишь к концу моей речи я заметил, что передо мной стоял микрофон.
А «там» сняты и отобраны все частные радиоприемники. Подпустить меня, перебежчика, быть может, подосланного, к микрофону даже без проверки моей речи. Что это: беспечность уверенного в своей силе или тонкий психологический расчет... После моего доклада, пожимая мне руку, начальник пропаганды сказал:
— Видите, без подготовки вышло лучше. Вы говорили от сердца, и все растроганы.
Тонкий и смелый расчет. Он знал то, что накипело в моей душе, в душе каждого из нас...
+ + +
Уже три недели, как я в Симферополе.
Живу в специальном общежитии для офицеров-перебежчиков. Нас здесь человек тридцать. Очень чисто: уборщики — наши военнопленные, начальство — немцы. Кормят хорошо — полный немецкий офицерский паек. Выход без пропусков. Мне дали какой то немецкий документ, по на улицах его ни разу никто не спросил, хотя я хожу в русской форме с погонами. Снял лишь ордена и звезду с фуражки: как-то стыдно. Кажется, что все смотрят и думают:
— Вот он, сталинский подхалим, что за наш счет отъедался...
Перезнакомился со многими местными жителями. Странно, ведь те же люди, наши советские, а Сталина кроют от мала до велика... Все!.. Перекрасились или раскрылись душою?.. Второе вернее. Ведь и я сам таков же!
Назвать «товарищем» — оборвут:
— «Товарищи» Сталину зад лижут!..
Город тоже — тот да не тот. От немцев нового мало: только лишь серые мундиры и изобилие ближнего тыла, да столбы с десятками указательных стрелок на каждом перекрестке.
Но весь характер жизни иной. На немецкой службе платят гроши, но все с деньгами. Паек вдвое хуже советского, но все сыты. Базары кипят и полны всем, чего нет при советах, главным образом, съестным: мясом, фруктами, рыбой, маслом, табаком. Масса магазинов, кондитерских, ресторанов, каких-то «варьете». И все полны. Жители, чем-то торгуют, что-то привозят, как-то изворачиваются.
Живут без нашего обычного советского страха за каждый свой шаг, за каждое слово... Я часто спрашивал:
— Ну, а как Гестапо? Многих берет?
Пожимают плечами:
— Берет кое-кого... Ну, а тех, кто своим делом занимается, тех — не трогают — жить можно...
Пожалуй, разгадка всего именно в этом «своем деле» — в личной жизни, в единоличности, которая везде и во всем подавлена в СССР.
Немцы часто возят меня для повторных докладов по городам и деревням. И везде я вижу одно и то же: люди начинают жить «своей» жизнью, «своим» трудом и, все оживает даже без помощи извне...
Велика созидательная сила народа русского!
А немцы все-таки не понимают! Ликвидировали бы начисто колхозы, роздали бы землю по рукам, все бы крестьянство за них горой встало! Бабы мужей метлами погнали бы против советов!
+ + +
Однако пора и мне сказать свое «б». Выбор большой: могу вступить в армию Власова, в казачьи формирования, в немецкая части «СС», могу быть направленным в германские лагеря военнопленных, оставаясь нейтральным, могу, наконец, остаться здесь, при пропаганде, т. к. редактор «Голоса Крыма» умный, хороший старик настоящий русский человек (хотя и монархист, между прочим) ко мне благоволит: заказал статьи для газеты и гонорар заплатил вперед.
Куда? «Нейтральным» не останусь. Вот за эту-то «свою» жизнь, за «свою» семью, за «свой» народ и пойду бороться...
Решил! Иду в казаки, хотя рожден в Рязани. Вернее, решил за меня писатель ген. Краснов. Зачитался я здесь его книгами и хочу пожить этой особой казачьей жизнью, которая так ярко им описана. Романтика, скажете вы, товарищи истматчики и диаматчики? Пусть так! Ведь мне еще только 20 лет! Не могу я разве хотеть «для себя» романтики, которую вы отняли у моего детства, моей юности. Вы заставляли меня жить «без черемухи», а я хочу, жажду ее, вот эту самую «черемуху». И найду ее! Pано или поздно!
Сегодня, кроме того большая радость: нашлись Муся и Славик. Они в Одессе, у мусиной мамы. Помог отыскать начальник пропаганды (видимо, тот самый немец в очках).
Завтра уезжаю в Одессу, имею 10 дней oотпуска для свидания с женой, а оттуда куда-то под Берлин в офицерскую школу изучения нового оружия.
Перед отъездом пойду в церковь, и отслужу там обедню или другое, что надо. Как назвать, не знаю. Ведь в церковь я попал только здесь и был в ней лишь два раза. Но Бог, кажется, все-таки есть...
ХШ. ДВЕ РОССИИ
Россия - Германия
На следующих страницах своего дневника капитан Петров описывает свою радость при свидании с казалось бы потерянной женой и сынишкой Славиком, горечь по поводу разлуки, первые впечатления от Германии, в которой его поразила, главным образом, богатая жизнь крестьянства: «врали то, врали то нам. Боже ты мой!», пишет он, «а мы верили, что немецкий крестьянин хуже нашего колхозника живет, и этим утешались в нашей проклятой «жистянке». А здесь, у каждого по пять коров, да каких — каждая из них — рекордистка, дом каменный, мягкая мебель, у всех велосипеды!..»
Берлин ему не нравится: «много хуже Москвы и Ленинграда. И дворцы — совсем не те. Бедно жили ихние короли, с нашими царями не сравнить!.. и все лучшие вещи во дворцах — обязательно наши русские подарки», «но порядочек — «на большой» (прим. «на большой» и «мировой» — высшая похвала) и организация «мировая»: все по карточкам, а очередей нет, выбирают любое в любом кооперативе» («кооперативом» называли тогда в СССР каждый магазин).. Вот это - да ... А метро наше много лучше берлинского».
При знакомстве с германской армией, его удивляет не техника, «все это у нас есть, а танки наши лучше», но ее дисциплина: «в строю командир орет, «бузит на все сто» («тереть бузу» — скандалить, ругаться, «на все сто» — полностью), а потом вместе с бойцами в кино идет, и в кантину (столовую)... паек одинаковый, дисциплина целиком и полностью «советская» (слово «советская» он употребляет в смысле «справедливая»), не как у нас»...
Все это я пропускаю и перехожу к времени, когда он, окончив курс обучения, остался в качестве инструктора при постоянном составе школы.
Май 1944 г. Берлин.
Наши курсы помещаются вблизи красивого озера Ванзее, куда по воскресеньям приезжают тысячи немцев из Берлина. Все озеро бывает тогда усыпано лодками. Умеют культурно отдыхать черти. И Гитлер — парень башковитый: дает клапан газу: ни «воскресников», ни «ударников» — получай полностью, что полагается... займов тоже нет... Вернемся и у себя так сделаем!..
Недалеко от нас Дабендорф, главный лагерь P.O.А. Туда я езжу по выходным дням, а иногда и после занятий. Сам Власов живет отдельно, в Дабендорфе, бывает редко. Всем лагерем заворачивает начштаба ген. Трухин, а им «солидаристы», они же «персоналисты», они же «нацмальчики» из эмигрантов. Так весь лагерь говорит, хотя эмигрантов в нем почти что нет, все советские. Я тоже познакомился с двумя «нацмальчиками» (оба старше меня), только не в лагере, а в русском ресторане «Байкал», после обедни (я теперь часто в церковь хожу, не потому что очень в Бога уверовал, а там душе хорошо: свое, наше, русское... Вероятно, и Бог есть!..)
«Нацмальчики» — люди очень образованные, и программа у них четкая, все спланировано «в ажур», а народа нашего они не знают... и из программы ничего не получится, потому что, если Йоську свергнем, то неизбежно большой бардак будет и надежда только на немецкую власть... ведь, народ наш голодный, озлобленный!.. К примеру, хоть в трамвае: в Германии я за 8 месяцев не видел ни одной ссоры, а у нас повсеместно, с утра до вечера. Кроме того, их «условная собственность» — тот же колхоз... А мы все, и городские, и колхозные, настоящей «своей» собственности хотим и о ней тоскуем...
За эти месяцы я перечитал много эмигрантской литературы. Много в ней хорошего, дельного, но главного-то они не знают: нас не знают. Вот хотя бы НКВД. У них в романах все чекисты — или жиды, или садисты. А у меня было много приятелей из НКВД по клубу «Динамо»: футболистов и болельщиков. Славные ребята, на лодках с ними катался, водку пил.
Вот в этом-то и вся тоска, что эти славные ребята сегодня со мной водку душевно пьют, а завтра мне «дело пришьют», измытарят на допросах, сошлют лет на 10, а сами будут снова с чистою душою в волейбол играть... И не они одни, а все мы таковы: все «блат» ругаем, и каждый стремится словчить «по блату», на НКВД указываем, а кто туда доносы пишет... Обратно же - мы!
Вот, об этом я часто спорю с ребятами в Дабендорфе. У них все упрощенно до края: обманул нас «отец народов», а мы все — святые и надо защищать завоевания февраля... насчет февраля я не знаю, думается, что и тогда было не ладно, а то, что мы не святые, это мне ясно и понятно.
Вообще много в Дабендорфе «беспочвенного». Например, полковник Боярский такую «бузу трет»: — мы должны вести свою линию и в решительный момент противопоставить немцам мощный кулак, пресекая их агрессию.
Какой же кулак?.. Откуда?.. Чего стоит армия без снабжения, без базы, без тыла, без фронта?
Полковник, а такую «аллилуйщину» несет («аллилуйщина» — хвалебная ложь) ... Вреда же от подобных настроений много: несомненно у немцев в Дабендорфе осведомитель есть, и такие настроения им известны. Подрыв всему делу! Да на мой взгляд и нечестно: немцы свергнут «отца народов», уложат на этом деле своих 2-3 миллиона и заплатить за это надо, а потом вступить с ними в честный союз...
Вот была бы сила!..
Впрочем, все это беспочвенно. Что можем мы здесь понимать?.. Люди маленькие!..
+ + +
А вот факты. В нашей школе раскрыта большевицкая ячейка. Сомнений быть не может, так как раскрыли ее сами курсанты, лично мне известные. Точные цели их, однако, не установлены:— пока готовили лишь диверсионную группу.
В Дабендорфе тоже случаются такие происшествия. Иначе и быть не может: не оставит же НКВД без внимания такое явление, как РОА...
А Гестапо далеко до НКВД... Детская игрушка. Арестовали ночью трех курсантов... и только. У нас бы всю школу сверху до низу перетрусили.
Сталинской агентуре работать здесь очень легко. Я бываю иногда у знакомцев в лагерях остарбайтеров. Настроение там определенно большевицкое, совсем иное, чем я видел в Крыму и в Одессе. Психологически мне это понятно: люди тоскуют по семьям, по «своему корыту», и оно начинает казаться им привлекательным, даже при сознании его отрицательных сторон. А тут, в Германии, наоборот, все кажется чужим и «вредным». Рождается необоснованная ненависть. Необоснованная, потому что живут остовцы неплохо, много лучше, чем на советских новостройках: помещения чистые, у всех кровати, матрасы, одеяла (на какой новостройке это видели?) еда — нормальный паек немца, работа по нормальному немецкому графику, кроме того, большинство ворует и спекулирует. Весь Александер-плац полон русскими. Научили немцев самогон варить, и иные теперь большими тысячами ворочают, а у девушек — полные чемоданы барахла... И все же ненависть... Только ждут победы союзников и твердят, что после войны «у нас по другому будет». (прим.: действительно, для них, после прихода Красной Армии - стало "по другому" - все они отправились в Сибирь по этапу)
Конечно, и здесь много агентурной работы, тонкой работы... Но много и глупости: «обратно» верят пропаганде…
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}